Году в 1914, когда началась Великая бойня (по несчастию ставшая первым актом Второй мировой), Виктор Шкловский, перечитывая вновь актуальный роман “Война и мир”, страшно удивился. На этом можно было и закончить, но я продолжу. Борисыч смотрел описание оперы у Толстого и вдруг закричал: “Глаша, твою мать! Принеси мне водки!”. Глаша (которую я не знаю и которой вообще не было), натурально, в запотевшем графинчике водку принесла, дала ущипнуть себя за попку и лизнуть в грудь. Шкловский напился в зюзю, и у него случилось обычное в таком смутном состоянии отключение памяти – он не узнавал ни Глаши, ни Толстого, ни оперы, ни войны, ни мира, всё было новым и холодным. Называлось это “остраннение”.
Наутро Шкловский потребовал тушь, перо, рисовую бумагу и снова водку, стал писать письмо: “Ромка! Якобсон оф битч! Искусство – это приём! Приём, говорю! Смотри на мир пьяными глазами, и будет тебе остраннение! Ты ведь меня уважаешь, бро?”
Роман Якобсон Шкловского уважал, но, как всем известно, русский язык знал плохо, поэтому своим друзьям-формалистам рассказал про какое-то “остранение” – вот так, пропустив одно “н”. Формалисты радостно напились и остранились. Даже Лидия Гинзбург напилась. С тех пор остранение и пошло есть.
Опыты формалистов приходится продолжать мне, только безо всякого алкоголя. По доброте душевной (и не дешёвой) я работаю с шести утра до восьми вечера, тогда мир и правда кажется новым и равнодушным, а уж каким холодным…
Так что на письма я не отвечаю, текстов не пишу (пишу, конечно, но не те). Но я вернусь, потому Староверов – он и в остранении Староверов.
Комментариев нет:
Отправить комментарий