Чехов-155 (отрывки)

[Исаак Левитан — Портрет А. П. Чехова (1885—1886)]

Маяковский, всем известно, предлагал бросить Пушкина с парохода современности, однако, этакий добрый ревизор в жёлтой кофте, у пассажира   Чехова даже билеты не проверял: езжай дальше, Антон Палыч, свои люди - сочтёмся.

В амбарной книге футуристов Владимир Владимирович зачёркивал фамилии Толстого и Достоевского (за борт, за борт, в набежавшую волну), а сбоку делал помету: "Чехов первый понял, что писатель только выгибает искусную вазу, а влито в нее вино или помои - безразлично. <...> Идей, сюжетов - нет".  

Идеи, сюжеты были, вот с вазой - проблемы, её не выгнуть, не согнуть, не изгибнуть, не изгибнуться. Русская литература, великая русская литература, в XIX веке началась как чистое подражание французскому роману, другое дело, что подражать наскучило, а придумать новую форму было ой как не просто. Чехов придумал (или интуитивно понял - неважно), что надо убить художественные условности и вернуться к раннему возрождению.

В принципе доказано, что в полотнах раннего Ренессанса фотографическая точность, игра света и тени достигались до неприличия просто при помощи усовершенствованной камеры обскуры. Полученное изображение переворачивали, повышали резкость, вот только про зеркальную симметрию забывали, оттого на картинах так много левшей.  Полный мимесис.

Чехов поступил так же, только усилил контрастность и убрал тёплые цвета - и вот вам "Спать хочется" - страшный холодный рассказ, подобного которому не было в европейской литературе. Или "Человек в футляре" либо "Крыжовник" - роман в один печатный лист. Вы думайте, написать такой роман просто? - Пишите, ничего не получится. Или же рассказ "В овраге" - безо всякого придуманного комплекса вины интеллигенции перед народом (который у Чехова и жалости не достоин - всё чёртова камера обскура). ОК, средний класс перед народом не виноват, но страдать-то надо, Достоевский завещал. В пьесах Чехова интеллектуалы скучают, скуку принимают за рефлексию, ничего не делают.

"Что это за драма, где нет никакого действия, это хрень какая-то", - возмущались дамы, пока Станиславский с Немировичем-Данченко не объяснили: "Дамы, это не хрень, это сейчас искусство такое незаметное, разглядит только посвящённый". И публика повалила в МХТ.

Режиссёры до сих пор благодарны Чехову, что придумал им профессию. До того постановщик занимался скорее хозяйственными делами, закупая реквизит и следя за трудовой дисциплиной актёров. Отныне режиссёр стал демиургом, создателем страстей из пустоты.

Уже через десять лет после смерти Чехова стало ясно: на фоне Великой войны придуманные страдания ничего не стоят. Антона Палыча перечитывали как доброго пессимиста, писавшего о хмурых людях - отчего хмурых, непонятно, ведь наступит мир с его дачами, вишнёвыми садами, скучными историями. Война закончится, а сдедующей не может быть никогда, потому что люди ведь не идиоты.