пауки да змеи

…третий, жирный, как паук,

раскинув рук живые снасти,

храпит и корчится от страсти,

лаская призрачных подруг.

Н.Заболоцкий

- Кто ты? – спросил меня как-то российский поэт Олег Морзе. – Кто ты – змей или паук?

- Паук – это кто плетёт сети да интриги? А змей – это удав, который обвивает и заползает в разные женские места и тоже, в конечном счёте, плетёт интриги? Ни тот я, ни другой.

- Так не бывает. Спроси у Толи Лукина.

Надо сказать, что Толя Лукин также был российский поэт. Вообще в то время меня окружали разного рода литераторы – литераторы бывшие, будущие, все как один люди пьющие или уже спившиеся. В тот вечер намечалась большая пьянка поэтического характера, но её удалось избежать малой кровью: в меня влили всего лишь бутылку портвейна…

Выбежав из здания с колоннами, я попал под мокрый снег и наткнулся на Иринку. Она схватила меня за руку и зашептала:

- Ты не видел Петухова? Говорят, он где-то здесь.

- Здесь – только поэты. Красивые критики собираются в другом месте.

Иринка не поверила и побежала продолжать свою охоту. Я же купил портвейну и отправился на улицу Новодворской, где этот портвейн найдёт своих жертв.

Выпитое в здании с колоннами вино уже давало себя знать. Автобуса не было, остановка показалась какой-то слишком кривою, время замедлилось. Я поставил пакет с бутылками на перекошенную скамейку и с интересом даже наблюдал, как он сонно с неё сползает, падает на асфальт, где постанывает, тужится, воды отходят, они пахнут вином.

Очнувшись, я вытряхнул из пакета осколки, смёл их руками под скамейку, конечно, порезался, любовь-кровь, правда, заметил среди винного озера пятисотрублёвую бумажку, оброненную ещё большим шлимазлом, чем я, окропил её тут же липкой краской, брызнувшей из порезов, чем моментально увеличил номинальную стоимость дензнака. Так-так, судьба компенсировала мне не только стоимость портвейна, но и потерю крови…

Когда я подавал бурый листочек ларёчной барышне, та заметила:

- А я не беру кровавые деньги.

- А я даю собственную кровь, не чужую.

- А тогда вот твои бутылки!

- А тогда вот тебе ещё немного крови!

В автобусе встретил знакомую кондукторшу – монументальную, кудрявую, похожую на тренера по метанию молота. Она всё пыталась меня женить, и её варианты при небольшой доработке смело можно было сдавать в Кунсткамеру – начиная с беременной девушки-сироты (так было сказано) до больной туберкулёзом без одного лёгкого, зато с трёхкомнатной «сталинкой» в центре, «бери, пока не съели». Сегодня кондукторша посмотрела на мои руки и поинтересовалась:

- Как охота?

- Да так... Жертвы трепещущие, кровью истекающие, сплошное беззаконие.

- А у меня новая партия.

- Что на сегодня? Барышня без головы?

- Без головы. И между ног – сплошной кожный покров.

- И выхода нет?

- Ни выхода, ни входа… Но не сегодня, а то у тебя такое настроение – задушишь; к чему тебе тогда вход? Да, ты сегодня определённо похож на удава.

- А удав – это змей?

- Змей. И немножко паук.

Хозяйки дома на улице Новодворской не оказалось, зато образовались гости: чья-то бывшая жена, имеющая старого ребёнка и молодого мужа; в кабинете была странная возня – это Иринка нашла-таки Петухова, и они продолжали свои сексуальные опыты. Наблюдать за играми зверьков было как-то не с руки, и я отправился на кухню, где в дыму сидел Годунов и курил что-то подозрительно напоминающее каннабис. Приход портвейна Годунов принял с великой радостью:

- Ты сегодня кровавый. Опасен твой приход.

- Так ведь, Годунов, полнолуние.

- Да-а-а… Луна мертвенным сиянием залила «Опытный завод».

- Какой завод?

- «Опытный». Спроси у МакЛауда – он слушает музыку со своей пожилой женой, заняли супружеское ложе, между прочим.

Годунов закричал протяжно, удлиняя гласные, призывая всех на кухню. Отскрипев диваном, пришли Петухов с Иринкой и МакЛауд с печальной старухой. Не было только хозяйки, и я всё ждал, когда она придёт, чтобы устроить изящный скандал, расставить всё по своим местам, указать всем на своё место. Однако ничего не происходило, лишь Иринка смотрела туманно, приглашая в гости.

Действительно, вскоре Толя Лукин позвал меня к Иринке, благо, что Петухов уехал в очередную свою Москву. К делегации присоединились мой однокурсник Миша и Андрей Геласимов, российский поэт.

Иринка была рассеяна. Волосы растрёпанные, глаза чёрные, сидит и выводит бесконечно на бумаге букву «ф».

Пауки да змеи окружили бедную девушку, не подозревающую об опасности. И никто из гостей не понял, что сам пойман хозяйкой серпентария, что она всех обманет, все останутся довольны, ситуация выйдет почти сказочная: этому не дала, этому не дала, этому не дала, а тебе и подавно.

Голубиной почтой мне прислали записку: «Я скоро спать пойду. Я возьму тобя с собой, if you want. А что будут делать Миша, Лукин и т.п., мне по фиг…ффффффффффффффффффффффффффффффффффф».

Я, не выдержав положенного по этикету времени, умчался в спальню, выдав версию о больной голове. Никто не поверил.

Через пару часов появилась Иринка, посветила белой кожей, улеглась. Только тогда до меня дошёл злодейский план, но я всё же спросил:

- А что, мы делать ничего не будем?

- Ничего. Будем просто лежать и молчать. К тому же мне перед ней, правда, будет очень неудобно. Ничего не надо делать. Лежать, будто змея, излучать покой. А ты думал, что ты паук?

- Нет, оставим фауну Петухову, пусть он продолжает свои опыты, злой татарин. А мы будем играть в Лопухова и Веру Павловну.

Ночью ко мне пришли жрецы и предложили охранять невинность одной весталки, благочестивой Павлы. Во сне соглашаешься на любую глупость почти так же часто, как наяву. Стоит ли говорить, что нас скоро разоблачили, и мы с беременной Павлой бежали в Нью-Йорк, где нас нашла римская мафия и расстреляла на декадентском «Опытном заводе». Я чувствовал, как пули впиваются мне в грудь, истекал кровью.

(Умудрённая психологией Надежда Константиновна скажет по этому поводу, что таким образом моё «оно» посылало моему «я» месседжи о латентной гомосексуальности, и Фрейд в тот момент перевернётся в гробу на двести сорок градусов).

Проснулся я от боли. Иринка не спала и улыбалась, как благочестивая Павла:

- С МакЛаудом беда, с тобой так не будет. Жизнь кривая, скоро все мы начнём меняться партнёрами, закружит французская карусель, кости сломает, перемелет, и выйдут все чистые, будто ничего и не было. Очень обидно: все будут думать, что мы трахались сегодня, а мы просто провели вместе ночь.

- Но это ещё хуже, чем что-то.

- Но лучше, чем совсем ничего. Давай сдадим бутылки и купим много пива.

- И приедет твой Петухов и спустит меня с лестницы.

- Может, и спустит, но не сегодня. Кстати, на улице Новодворской тебе не простят сегодняшней ночи.

- А там штаб моих неясных грехов?

- Да. И заведует штабом очень умная женщина. Она не прощает, когда в жизни делаются лакуны. Их нечем заделать, а ты не голландский мальчик и не Александр Матросов, твоим телом дырку не заштопаешь. Да ты и не дашь.

- Ты тоже.

- Я? – Иринка искренне удивилась. – Дам, конечно. Но только весной, или лучше летом. Тогда мы сдадим-таки бутылки, и всё пиво будет наше. Лето, «…зной, да комары, да мухи…».

- Да пауки, да змеи, - закончил я мартиролог.