“Это была моя Ло”, произнесла она, “а вот мои лилии”.
“Да”, сказал я, “да. Они дивные, дивные, дивные”.
(Lolita by Vladimir Nabokov)
Никто не скажет (и я тоже), при чём тут Набоков – дивный стилист и невозможный сноб, искусственный нарост на русской словесности – совершенный, гладкий, скользкий. В музыке (да и то отчасти) такими же отполированными были разве что Dire Straits – голая техника без сучка без задоринки, а если нет сучков, то зацепиться не за что, потому и не цепляет. Даже Лермонтов с его блестящим галльским синтаксисом позволял себе шершавости: рефлексия Печорина попахивает жареным, этическая пошлость сливается с эстетической:
“Я как матрос, рожденный и выросший на палубе разбойничьего брига; его душа сжилась с бурями и битвами, и, выброшенный на берег, он скучает и томится, как ни мани его тенистая роща, как ни свети ему мирное солнце…”, бла-бла-бла, бла-бла, бла-бла. Умный Александр Дюма (père) недаром во французском издании “Героя нашего времени” выкинул все печоринские терзания, справедливо посчитав их достоевской ересью, которой время ещё не настало. А Достоевский и правда несносен: читать сложно, вчитываться страшно. Впрочем, мог ли быть светлым стилистом человек, привычка которого – водить тринадцатилетних девочек в баню, несмотря на стенания Аполлинарии Сусловой. За девочек приходилось виниться перед недругам, но едва ли перед Тургеневым с его “демократическими ляжками” (про ляжки то ли Некрасов, то ли Толстой придумал). Неплохо было бы покаяться и странному маленькому человеку Гоголю, но Гоголь умер, вот незадача.
Я их всех люблю, дивных членов русской словесности.
Комментариев нет:
Отправить комментарий