“Дирижёр” Павла Лунгина: возвращение блудного отца

Кто знает, где заканчивается стыд и начинается вина?


Вопрос не имеет ни смысла, ни ответа. В классическом дзигай-гэки “Сказки туманной луны после дождя” (по-басурмански Угэцу-моногатари) режиссёр Кэндзи Мидзогути ещё в 1953 году намекнул зрителю, что вины не бывает, есть только стыд. Европейцы этого не поняли и завалили “Сказки…” разными вкусностями типа Серебряного Льва и признаний Андрея Тарковского в вечной любви к долгим горизонтальным планам, превращающим мир духов в пир духа. В самой Японии посмеялись и решили, что фильм – не более чем пессимистический комментарий Мидзогути по поводу массовой миграции сельского населения в города после Катастрофы 1945 года. “Не туда идём и страдаем болезнью “боязнь жены” – так написал какой-то критик из Осаки. Имел право.
* * * * *


У советских российских собственная гордость, выразителями которой стали не только Никита Михалков, но и Павел Лунгин. После “Острова” и “Царя” можно было ожидать продолжения православного банкета, но не случилось.





Итак, “Дирижёр”. Главный герой фильма действительно дирижёр – с диктаторскими наклонностями руководитель оркестра; роль, сделанная сильно и минималистично Владасом Багдонасом, чью мужскую бергмановскую фактуру ценит не только Някрошюс.


Вы помните картину Ганса Гольбейна-младшего “Мёртвый Христос в Гробу”? Именно в позе мёртвого Христа (тут долгий-долгий план) просыпается в своей небедной квартире страшный дирижёр со смешным именем Вячеслав Петров. Мерзко трещит факс, приносящий злую весть (антиевангелие, если так можно сказать по-гречески). И Багдонас начинает страдать – глазами, жестами, походкой, одним своим молчанием. Ай да Багдонас, ай да сукин сын!


Вячеслав Петров понимает, что надо срочно ехать в Иерусалим. Впрочем, столицу Израиля (простите, арабы, я настаиваю именно на столице) пришлось бы посещать и без антиевангелия – у оркестра Дирижёра там гастроли (оратория митрополита Илариона (Алфеева) “Страсти по Матфею”).


А оркестр вполне феллиниевский, набор человеческих типов нечеловечен (или слишком человечен). Преданный слуга дирижёра Лагранж (Сергей Барковский) – этакий цивилизованный опричник, будто перенесённый из “Царя” в XXI век. Истеричный тенор-параноик (Сергей Колтаков) – большое и больное дитя, которое обиделось на весь мир в целом и на шефа в частности. Солистка Алла (Инга Оболдина), на каждом шагу так твердящая о своей вере, что начинаешь подозревать её в участии в чёрных мессах. Муж Аллы (Карен Бадалов) – бабник со взглядом хитрого жука за секунду до оргазма. А ещё у Аллиного мужа есть Нос.


И этот Нос муж непременно встретит в самолёте прелестную (хотя это спорный вопрос) молодую даму (Дарья Мороз) с двумя сыновьями-ангелочками (а какой вообще пол у ангелов, я не помню). Дама едет в Иерусалим на паломничество-лайт и даже будет жить в монастыре, потому что так стильно (и дёшево). Как такую не трахнуть?


И в бизнес-классе летит Дирижёр. Он летит хоронить сына, умершего в 26 лет (хотя в 27 было бы рок-н-ролльнее).


Сын был художник-социопат, куривший травку и предпочитающий сквоты буржуазным домам. Отец называл сына бездельником: Дирижёр считал творчество тяжёлой работой и возражения не принимал. После окончательного и отрицательного решения вопроса о финансировании сын полез в петлю, хотя были и бабы, и немного шекелей…


И далее нас ждёт возвращение блудного отца – ситуация не прямо библейская, а, скорее, описанная в пушкинском “Станционном смотрителе”, только вывернутая наизнанку.


Это ситуация стыда, который наш христианский ум упорно пытается переплавить в вину, и тогда теория греха станет по-аристотелевски красива. Однако наш Дирижёр не чувствует вины.


В подарок от мёртвого сына герой Багдонаса получает репродукцию всё того же “Мёртвого Христа в Гробу”, только у Христа на картине лицо Дирижёра. Лунгин не даёт прямой расшифровки этой, казалось бы, понятной аллегории и всё запутывает, потому что появляется шахид.


И опять мы видим мизансцену, композиционно параллельную картине Ганса Гольбейна: на столе обмывают тело – то ли живое, то ли мёртвое. Как выясняется, ни то, ни другое – это отец-араб готовит своего сына стать мучеником за веру.


Тут неплохо вспомнить про Аллу и её носатого мужа. Алла – всего лишь женщина, она хочет стабильности и никому не желает отдавать давно охладевшего к ней супруга. Что же, это понятно, логика собаки на сене – ни себе, ни людям. Алла запрещает героине Дарьи Мороз приходить на выступление оркестра (куда эта героиня, конечно, была приглашена Носом с глазами жука), и та отправляется на рынок – именно тогда, когда там появляется шахид.


Взрыв, к слову, технически изображён совершенно похабно, как в советских фильмах, непонятно, зачем вообще было вклеивать эти комбинированные съёмки, без которых было во всех смыслах лучше.


И оркестр возвращается в Россию – проблемы не решены, драматургическая задача не выполнена. В самолёте среди мрачных лиц и сжатых губ странно видеть улыбающееся лицо Аллы – та довольна, мужа сохранила, соперницу устранила. Вы думаете, это арабы во всём виноваты? Нет, это Алла – православная ведьма, убившая десятки людей только из ревности к человеку, который ей давно не принадлежит.
* * * * *


В “Угэцу-моногатари” горшечник Гендзиро попадает в аналогичную ситуацию. Его жена убита голодными солдатами, а новая возлюбленная госпожа Вакасу – призрак, но это не отменяет факта двоежёнства: живые они или мёртвые – нам стыдно перед теми, кого мы любили.


В лунгинском “Дирижёре” стыдно становится только главному герою, который (“Страсти по Матфею”!) бросает ремесло мытаря, но куда пойдёт, пока неизвестно. Себя он не любит, а это единственное условие полюбить всех остальных. Хотя бы немногих. Хотя бы сына, который с запозданием, но успел уже буквально с того света отправить записку: “Папа, я люблю тебя. Я больше так не буду”.