Шурку в последние годы его жизни я видел редко, живя на два города и болтаясь между Московским и свердловским вокзалами. “Привет, ты уже уехал или ещё приехал? А пошли ко мне в гости расширять сознание – у нас по кабельному черкасовскую анимацию крутят ведь только тогда, когда ты приходишь, точнее, приезжаешь”.
В 1997 Питер был на обочине: летом я занимался борьбой с автобусами (с неизбежной победой последних) и обитал большею частью в стационарах – сначала нейрохирургических, а затем просто в неврологических. К декабрю с больничными делами решено было покончить, и именно в это время на кафедре меня встретил Антон и сказал, что Шурка повесился.
“Да, Стас, позвони ему домой, и тебе повезёт, если трубку возьмёт его сестра: Катя держится, а вот мама…” Я звонил и никогда не попадал на Катю, в телефонной трубке было хрипло и одновременно тихо. Я тоже отвечал тишиной, оправдывая себя тем, что вот он – посткомпрессионный синдром, я не могу, смерть рядом, я просто физически не могу идти, пусть Макс ходит по ментам и моргам, а я буду сострадать в других местах.
Слабость – плохое оправдание для истеричного страха, но никакого варианта я тогда не придумал.
* * * * *
Вариант придумал во время Норд-Оста Владимир Путин, когда решил, что мёртвым не стоит сострадать вообще, а умирающим – особенно. У Путина, кажется, была возможность изобразить сострадание, взять на себя часть вины и тем самым имитировать не только человеческие чувства, но и политическую волю. Вместо этого наш президент продолжал изображать гопника, но стилистически это выглядело пошло и неестественно, неадекватность была налицо.
Сегодня президентские странности объясняют синдромом Лукашенко: у диктатора столько скелетов в шкафу, что под их тяжестью легко задохнуться. Путин не задыхается. Он легко вжился в роль тирана закатной Римской империи – не Калигулы (хотя коней в сенате хватает), а, скорее, Нерона. Вот дорогой Владимир Владимирович в цирке объявлен великим кулачным бойцом, великим колесничим, пора уже сжигать Рим, строить Золотой дом, заняться политическим террором, воспевая последний в редакции имиджмейкеров уровня Сенеки.
* * * * *
Сенека был киник, мне далеко до его тёплого цинизма. Так, мне иногда видится на улице шуркина мама Татьяна Георгиевна, и тогда я бегу от неё подальше, потому что смерть Шурки, как ни крути, всё равно висит на мне, и от ощущения вины уже не избавиться.
Интересно, сколько трупов носит в себе ВВП? Судя по его поведению, ни одного – такова печальная ложь. Хочется даже в Путине видеть что-то человеческое, но уже скучно; уже не хочется, как раньше, спасать Путина либо убивать его в себе. Становится странно, когда вспоминаешь, как мы наградили Медведева эпитетом “жалкий”. Нет, конечно, не Медведев, а Путин. Твой персональный лже-Нерон. Самовлюблённый. Жалкий. Слабый.
Комментариев нет:
Отправить комментарий